Внутри Чернобыля. История Владимира Токаренко

 

 

В мае 2019-го года вышла первая серия сериала “Чернобыль”. Джована Кузман занялась поисками и наткнулась на группу в Фейсбуке, созданной 12 лет назад, в которой делятся статьями и материалами касательно истории электростанции. Из многочисленных постов её особо поразили те опубликованные Настей, украинской женщиной которая, в отличии от других не говорила о сериале, документациях или репортажах, а о своём отце.

 

Свои ранние годы ты провела в Припяти. Какие воспоминания у тебя остались от этого города?

Я родилась в Припяти в 1980 году. Этот город создали для себя те, кто строил и обслуживал атомную станцию «Чернобыль».  Первые жители Припяти — строители, они создавали город по самым передовым на тот момент технологиям.

Мне было 5 лет, когда я там была в последний раз. Я хорошо помню широкие улицы, высокие дома с гербами на крышах чередовались с пятиэтажными, с огромными номерами на светлых стенах. По вечерам включали красивые светящиеся вывески. На некоторых стенах были красочные картины из мозаики. Очень хорошо помню дворец культуры «Энергетик» (я называла его «Винегретик» – это такой салат), мы ходили туда смотреть театральные выступления моей сестры. Все вокруг было новое, люди на улицах были молодыми (средний возраст жителей города был 26 лет), все были между собой знакомы. В Припяти также жили два моих дяди и тетя. У всех были дети. Мы часто ходили друг к другу в гости. Я помню лес за городом, где мы делали большие семейные пикники.

Я думала, что все города такие, но когда за год до аварии отца перевели в Киев, то меня неприятно удивило, что дома или старые, темные или очень высокие, стоят близко друг к другу. Мне, ребенку, нужно было задирать голову, чтоб увидеть небо. Мне не хватало мозаик и больших номеров на стенах. Люди на улицах не здоровались, просто проходили мимо, и не улыбались. Оказалось, что есть много пожилых. В Киеве у нас было мало  знакомых, мы редко ходили в гости, мне не хватало моих двоюродных братьев и сестер. Но мы могли их навещать в Припяти, ведь отец продолжал работать на атомной станции «Чернобыль».

Потом города Припять не стало. Он просуществовал всего 17 лет.

А теперь я смотрю на эти фото из туров в Припять. Все ржавое и везде растут деревья. Это время и природа, в этом есть своя красота. Но люди… Мародеры и вандалы побили окна, выдрали витражи дворца культуры «Энергетик», квартиры разграбили, разбили, что смогли … Это тяжело видеть. Я считаю, что город нужно превратить в мемориал. Это место памяти, а не развлечений и фона для компьютерных игр.

Твой отец был ликвидатором, можешь рассказать нам больше о его работе и кем он был?

Мой отец, Владимир Токаренко (1937-2019), родился в Мурманске, это город за Северным полярным кругом. Когда началась Вторая мировая война, его мама с тремя маленькими детьми переехала в Украину, к родственникам. Но поезд, на котором они ехали, разбомбили. Одна из сестер была серьезно ранена, осталась инвалидом на всю жизнь.

В 17 лет (1954) он поехал добровольцем в Восточную Сибирь, строить электростанции. Начал работать слесарем, потом токарем, стал мастером, главным инженером. Он много учился, в 1964 закончил институт.

С 1968 перевелся в Южтеплоэнергомонтаж (ЮТЭМ), там был главным инженером на Криворожской ГРЭС (Государственная районная электростанция). Работал также на Ладыжинской и Запорожской ГРЭС.

В 1973 году стал начальником Чернобыльского монтажного управления, устанавливал все тепловое и ядерное оборудование.

В 1986 году он работал над пятым и шестым энергоблоками. Часто ночевал в Припяти. Так было и 26.4.1986.

Со мной отец редко говорил про то время, поэтому ниже я привожу цитаты из книг и рассказы его коллег, моей мамы и сестры Оксаны (ей тогда было 15 лет).

– из книги «После Чернобыля» –  Л. Кайбышева.

«Буквально накануне аварии из Киева в Припять приехал В.П. Токаренко, заместитель управляющего ЮТЭМа (трест “Южтеплоэнергомонтаж”), устанавливавшего все тепловое и ядерное оборудование на ЧАЭС. Надо было обсудить, как получше использовать ЮТЭМовский башенный кран “Демаг” у строившегося в тот период пятого энергоблока станции. Остался на ночь, чтобы в субботу отправиться на стройплощадку. А около 5 утра зазвонил телефон — авария. Пытался дозвониться до Киева, но линия оказалась заблокированной. Тогда он на своей машине поехал на станцию. За ним приехали еще другие монтажники. Охрана их хорошо знала в лицо и пропустила.

База ЮТЭМ («Южтеплоэнергомонтаж») находилась всего в 150 метрах от четвертого блока. Токаренко еще не знал, что конкретно произошло на станции, но ему было абсолютно ясно: надо немедленно вывозить оставшихся там людей.  Узнав, что разгерметизировался и реактор, приказал отправляться по домам и остальным. Он то ходил, то ездил на своей машине от объекта к объекту, как потом выяснилось, прямо по кускам графита. Получил дозу около ста бэр (ориентировочно, поскольку дозиметристы и медики обследовать монтажников начали только 29 апреля).

Тот факт, что реактор именно разрушен, приехавшие специалисты поняли быстро. Однако этого, к сожалению, не скажешь о руководстве ЧАЭС.»

 

Мама и коллега Хлыстов Ф.М.:

Отец звонил в главный офис «Южтеплоэнергомонтаж» в Киеве, но чтобы полностью донести эту информацию, пришлось ехать на «радиоактивной» «Волге» в Киев. По пути искупался в речке, помыл машину. Вечером прошла встреча с руководством ЮТЕМа. Потом приехал домой к нам, в киевскую квартиру (годом раньше мы уже переехали жить сюда из Припяти). Подготовил лучший костюм, ему предстояла встреча с Правительственной комиссией, которую возглавлял Борис Щербина.

27.4 рано утром, вместе с коллегами из ЮТЕМа, на той же «радиоактивной» «Волге» вернулся назад в Припять. На вертолетной площадке они встретились с Правительственной комиссией во главе с Борисом Щербиной. Туда добровольно приехали работать и другие монтажники из Припяти, уговорили присоединиться людей из соседних сел. Их задачей было организовать поставки песка и свинца для тушения, загрузить в вертолеты. А еще показать пилотам, куда скидывать песок.

 

Григорий Медведев. Чернобыльская тетрадь – “Новый мир”, 1989

«А Щербина торопил под грохот вертолетов, гонял всех как Сидоровых коз – министров, замминистров, академиков, маршалов, генералов: “Как реактор взрывать, так они умеют, а мешки загружать песком – некому!”
Наконец первую партию в шесть мешков с песком погрузили на “МИ-6”. С вертолетами на “бомбежку” вылетали поочередно Антонщук, Дейграф, Токаренко.
Они монтировали этот реактор, и летчикам надо было поточнее показать, куда бросать мешки.
На радиометре 500 рентген в час. Зависли над щелью,  образованной полуразвернутой шайбой верхней биозащиты и шахтой. Щель метров пять шириной. Надо попасть. Биозащита раскалена до цвета диска солнца.
Открыли дверь. Снизу несло жаром. Мощный восходящий поток радиоактивного  газа, ионизированного нейтронами и гамма-лучами. Все без респираторов.
Вертолет не защищен снизу свинцом. До этого додумались позже, когда сотни тонн груза было уже сброшено. А сейчас… Высовывали голову в открытую дверь и, заглядывая в ядерное жерло, целясь в него глазом, сбрасывали мешок. И так все время. Иного способа не было.
Первые двадцать семь экипажей и помогавшие им Антонщук, Дейграф, Токаренко вскоре вышли из строя, и их отправили в Киев на лечение.»

 

2 мая отец поехал в Киев сам. Сестра Оксана (15 лет) увидела его в дверях рано утром, он был в военном комбинезоне. Хотела обнять, но отец отстранился, не разрешал к себе прикоснуться. Помылся и выкинул старую одежду. Когда узнал, что эвакуированные из Припяти родственники поехали в Киев жить прямо к нам, то вызвал дозиметристов. Никто тогда не знал, как себя вести с радиацией. Я помню, как приехали два специалиста, как тарахтели дозиметры, как резали кровать и диван.  Но это было не страшно, они были добрыми, шутили и показывали, как радиация оставила на матрасах силуэты людей.  Наша киевская квартира оказалась непригодной для жизни, нас переселили в гостиницу, а квартиру «зачистили». С тех пор 2 дозиметра были всегда под рукой, с каждым приездом отца мы все проверяли и отмывали. Это не было страшно, или странно. Это была рутина.

Отец поехал в больницу, но его там сначала не приняли, ведь другие приехали прямо из Чернобыля на спецтранспорте, а он пришел сам, с улицы. Пришлось вмешаться коллегам. Про лечение ничего не знаю, но он говорил, что ему постоянно переливали кровь, заменяли на новую.

Легкие очень пострадали от радиоактивной пыли, не мог дышать. Радиоактивный ожог. Тошнота, потеря сознания, головные боли. Он еще часто лежал в больнице. Несколько раз за тот год врачи не знали, выживет ли он. Он получил дозу облучения около 100 рентген, но с такой дозой не допускали к работе. Поэтому в справке ему написали дозу 22 рентген.

23.5.1986 по указу заместителя министра энергетики отца официально назначили руководителем монтажных работ по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС.

Он всегда возвращался в Припять, эта катастрофа была для него личным горем. Там он был по 2 недели, потом 2 недели отдыхал или лечился. И так до октября.

За это его наградили Орденом Ленина, это высшая награда в СССР (Указом Президиума Верховного Совета СССР 24 декабря 1986 г.) Но указ не был опубликован, нельзя было так открыто награждать персонал станции, они все были по умолчанию «под следствием», «виновны».

Тогда везде была паника и страх. Переселенцев из Припяти в 1986 году простые люди боялись, они были «заразными». Не могу их за это винить.

Когда узнали, что наша семья связана с Чернобылем, то с сестрой в школе боялись сидеть за одной партой, соседей  не радовало наше присутствие. Когда закончились работы на ЧАЭС и отец наконец вернулся, то через некоторое время по ночам к нашей квартире стал кто-то приходить.

Сначала обмазали дверь краской, потом подкоптили зажигалкой. А однажды облили бензином и подожгли. Мы все спали, но вовремя почувствовали дым и успели потушить пожар. Тогда отец установил железную дверь в квартиру, ее можно было отчистить от краски и она не горела. Не уверена, что это точно было из-за Чернобыля, милиция никого тогда не нашла, но других объяснений у нас нет.

Период после окончания ликвидации для отца был тяжелый. Он сильно болел, но не хотел ложиться в больницу. Днями лежал на диване без движения, врач сам приходил к нам. Это было страшно. Но  постепенно отец поправился, вернулся к работе.

В 1988 году его направили на строительство АЭС «Темелин» в Чехию. Мы жили в городе Чешские Будейовице.

В  2001 году вернулись в Украину. Я осталась жить в Киеве, родители уехали жить в село Пасична, 60 км от Киева. Там отец построил дом, у них был красивый сад и огород. Отец был необычайно харизматичным, выглядел очень молодо, лет на 20 младше его настоящего возраста. К нему многие тянулись, он всем с удовольствием помогал как мог, и делал это бесплатно. Ему ведь нужно было постоянно трудиться.  Вытачивал из металла и дерева поделки, помогал со строительством. Особенно много сотрудничал с местным священником. Они ремонтировали церкви, проектировали новые постройки.

Сначала отцу назначили «чернобыльскую» пенсию 54 гривны. По тому курсу это было около 40 долларов. Отец расстроился, но ничего не предпринял. Мы не были бедными. Потом, через пару лет, когда он стал полностью зависимым от пенсии, то прошел комиссию, чтоб ее повысили. Раз даже пришлось судиться.

Отец не рассказывал на каждом углу, что он ликвидатор. Ликвидаторов много в Украине. Они раздражали людей, потому что у них пенсии выше, были льготы. А многих обвиняли, что они ради пенсий просто купили себе справки, при этом не имея к Чернобылю никакого отношения. Таких случаев было, действительно, много. Из-за этого уважение к ликвидаторам постепенно сошло на нет, льготы начали отменять.

Потом, в 2016, был инсульт. Он вообще часто болел. Меня расстраивает, что отец не получал надлежащего медицинского ухода в Украине. Про больницу в селе мне страшно вспоминать. Отношение к отцу, наверное, было лучше, чем к другим, врач делал свою работу, но… Всю работу за медперсонал должны круглосуточно исполнять члены семьи, покупать шприцы, лекарства, капельницы. Железные кровати, 1 туалет на весь этаж, дырявый пол. Медицина в небольших городах Украины осталась на уровне Средневековья.

3 года он был парализован. Сначала частично, его еще можно было поставить на ноги с помощью реабилитации. Но государственные больницы этого не делают. Мы возили его в частные клиники. Но там терапия оказалась недостаточно профессиональной и больше навредила, чем помогла.  Мы с мужем долго не сдавались, активно искали разные решения, пока родители не попросили нас остановиться.

Он опять лежал на диване без движения.  Видеть отца таким было тяжелое зрелище. Постепенно к нам перестали заходить гости.  Но даже в таком состоянии он выглядел гораздо моложе своих лет, никто бы не поверил, что ему было 82 года.

Он умер от воспаления легких 13.2.2019. Нам самим пришлось омывать и одевать его тело, укладывать в гроб. На тихие похороны пришло мало людей, в основном ликвидаторы, люди из администрации и церкви. 

Поминки длились 40 минут. Ликвидаторы говорили про ту самую машину «Волгу»  и про то, что в Музее Чернобыля есть пожарные, солдаты и врачи, но не упоминают монтажников и строителей (а ведь в Чернобыле на ликвидации их были тысячи). А потом все закончилось. Остался холмик земли и временный деревянный крест. Я не могла с этим смириться.

В одном из своих постов в группе вы сказали нам, что не уверенны, что знакомство между вашим отцом и Щербиной так уж важно.

Мне фамилии Дятлов, Акимов, Брюханов были знакомы, но что тут такого? Коллеги отца по Чернобылю. А с Борисом Щербиной отец до этого пересекался по работе. А потом их персонажи появились в сериале, и они стали знаменитыми.

Бориса Щербину я знаю по рисункам коллеги отца, ликвидатора Владимира Макарычева. Эти рисунки он издал в книге “Героям-“Чернобыльцам” Москва, 2006. Тираж 100 экз.

Дятлов в своей книге тоже упоминает отца.

А.С.Дятлов. «Чернобыль. Как это было»

«Думаю, В.Т. Кизима и монтажники Н.К. Антощук, А.И. Заяц, В.П. Токаренко все эти наезды всерьез не воспринимали, хотя виду  не показывали.  Они  сами кому  угодно могли рассказать, как и  когда, притом реально,  будет сделано.

Вообще, полагаю, монтажники неподвластны СПИДу.  У них уже иммунитет против любой внешней дряни – биологического или психологического она происхождения. Иначе в тех условиях работы нельзя долго выдержать.

Здесь  вполне  уместно сказать.  Монтаж на ЧАЭС по  советским критериям выполнен  хорошо.  Несмотря  на  большое количество  сварных  соединений  на трубопроводах первого контура,  припоминаю  только один  треснувший  шов  на серьезном трубопроводе. И то надо, видимо,  отнести на жесткость конструкции и поэтому неудовлетворительную  компенсацию при температурных расширениях. К аварии 26 апреля монтаж и монтажники отношения не имеют.»

В сериале, в первой части, есть сцена, где сортудник станции прячется и спрашивает, не война ли это. Эту историю я уже слышала от отца, но было чуть иначе.

После Чернобыля –  Л. Кайбышева.

«База ЮТЭМа находилась всего в 150 метрах от четвертого блока. Токаренко еще не знал, что конкретно произошло на станции, но ему было абсолютно ясно: надо немедленно вывозить оставшихся там людей. Пересчитали присутствующих, чтобы никого не забыть. На кислородном хозяйстве увидели дрожащих девчат — дежурных аппаратчиц Омененко и Стерхову. Они решили, что это американцы бомбу сбросили. Дрожат, а хозяйство не бросают.»

Возможно, про войну в тот момент подумали многие, и это просто совпадение. Кстати, эти женщины дожили до сегодняшних дней. Но что с ними прямо сейчас, я не знаю.

Помог ли вам мини-сериал HBO «Чернобыль» лучше понять прошлое вашего отца?

Да, помог.

После такой несправедливой, тихой и незаметной смерти отца я была очень зла. Про него помнит только 20-40 человек. Это не правильно. Для меня это было, как будто погасло Солнце и никто не заметил.

В сейфе отца я нашла папки с документами по строительству Чернобыля и ликвидации аварии. Наши фотографии из Припяти. Планы радиоразведки. Я отнесла все это в Музей Чернобыля в Киеве. Там документам обрадовались, сейчас их изучают. Обещали  обновить экспозицию и добавить строителей и монтажников. Увидим.

И вдруг вышел сериал HBO Chernobyl. Людей во всем мире встряхнуло это событие. Заставило задуматься. Но он уже это не увидит.

Я долго не решалась посмотреть сериал. Еще от первого трейлера (он вышел вскоре после смерти отца) мне стало физически больно. Потом, когда сериал уже все посмотрели и в интернете от этого было уже не скрыться, я себя заставила.

Тяжелее всего было видеть Припять, это было так похоже на мои детские воспоминания.

А еще мне приходилось каждую минуту думать про отца. Вот выводят людей со станции и говорят про войну, вот Щербина пошел разбираться с песком, вот летят вертолеты над реактором, вот тоннель для шахтеров. Там везде был отец. Мне казалось, что если присмотреться, то его можно увидеть на заднем плане.

Я рада, что люди снова вспомнят про ликвидаторов, ведь многие из них еще живы. Все они – герои.

Анастасия Токаренко (Артемяк)
в любящей памяти Владимира Токаренко

интервью с Йованой Кузман

24.06.2019, Киев

Все фотографии любезно предоставлены Анастасией Токаренко.

Pubblicità